Катя кивнула. В любом случае судьба краснофлотца изменится на два дня раньше даты, отведенной ему историей «классики».
Проблема в том, что единственным документом за военный период, упоминающим Чоботко Л.Л., был список пленных, взятых 28-й легкопехотной дивизией немцев. Датировался скорбный список 3 июля все того же черного 1942 года.
Ах, крымское лето! Россыпи дачных огней на ближних и дальних склонах, на просторе долины. Звезды тщились отразить подобную пестроту в небе, но получалось тускло. От Лермонтовского санатория доносилось задорное подвывание Галки Гайдучки:
Все будет зашибись! Я это чую, чую!
Зашибись! Все будет зашибись!
Благословенна летняя крымская земля.
Уже переодетая Катя на заднем сиденье «четверки» хрустела яблоком и машинально шевелила пальцами ног, привыкая к грубоватым ботинкам. Обычная история — вроде и разнашиваешь, и приноравливаешься, а все равно как будто чугунные колодки нацепила. Ладно, люди в таких «ортопедках» всю войну прошагали, пару дней как-нибудь перетопчемся.
Подошел майор:
— Да сколько можно жевать? Тоже мне — голодающее дитя Поволжья. Смотри, вывернет в самый неподходящий момент. И вообще, не за грибами идешь.
— Ясное дело. Только мутит нас всех не от Перехода, а от нервов. Я специально проверяла.
— Как же, когда я Прыгал, меня так свернуло, вспомнить стыдно. Хорошо еще, на месте назначения это болезненное состояние только на руку сыграло, — глянули, как мне хреново поутру, сразу поняли, что свой человек. Но ты бы поостереглась.
— Ну, люблю я фрукты. Одно яблочко всего. Даже если дырку заработаю, вы же мне перитонит подчистите, а?
— Покаркай еще, — майор отобрал яблоко, запустил в сторону обрыва. — Давай проверяйся.
— Хоть жвачки дайте, — Катя со вздохом встала.
Мятная свежесть наполнила рот. Девушка покрутилась перед командиром. Сан Саныч проверил застиранный танковый комбинезон — оригинал 40-х годов, извлеченный из запасов отдела и специально подготовленный к экспериментальной выездной экспедиции. Ткань пропитали какой-то огнестойкой хренотенью, — по замыслу химия должна была укрепить «ха-бэ», позволить комбезу пережить Прыжок и продержаться еще сутки-двое. Кроме пропитки, пришлось поменять пуговицы и крючки, — металлическая фурнитура имела неприятную особенность прожигать ткань. Жесткий ворот комбинезона порядком тер шею, но девушку больше беспокоила обувь. Носки, по понятным причинам, ничем пропитывать не стали, — если расползутся, потертости обеспечены.
Сан Саныч подергал обрезок брезентовой стропы, стягивающей талию агента.
— Удобно?
— Когда не трясете, вполне.
— Документы?
Катя расстегнула нагрудный карман. Майор в темноте перещупал красноармейскую книжку, комсомольский билет и остальную заготовленную макулатуру.
— Вот черт, на своей земле, а словно за линией фронта работаем.
«Незалежные» пограничники помешать операции вроде бы не должны, но прапорщик-водитель на всякий случай присматривал за округой, устроившись на крыше дачной халупы. Из домика, извиваясь, выползал и подергивался силовой кабель, — Шурик в последний раз проверял аппаратуру.
— Ну как, товарищ майор, годна? — поинтересовалась Катя.
Сан Саныч неохотно вернул потрепанную пилотку.
— Насколько я могу нащупать, все в порядке. Таймер случаем не забыла?
Катя за шнурок вытянула из ворота комбинезона цилиндрик «смертного» медальона, в который вмонтировали электронный чип.
— Нижнее белье к проверке готовить?
— Неужели нацепила? — скорбно поинтересовался начальник. — Вот событие-то.
Катя ухмыльнулась.
— Я, товарищ майор, девушка распущенная и беспринципная, но устав свято блюду.
Мужские просторные трусы и спортивную майку товарищ сержант ушивала собственноручно. Не совсем по уставу получилось, но пристойненько.
— Дурища ты принципиальная, — проворчал майор и взъерошил светлые волосы подчиненной. — Жвачку сплюнь немедленно. Благоухаешь слишком не по-нашему.
Катя выплюнула резинку и тщательно заткнула за пояс пилотку.
— Пошли, а?
— Еще три минуты, — Сан Саныч в очередной раз глянул на светящийся циферблат часов. — Катерина, глянь-ка на меня.
— Ну?
Глаза у светловолосого сержанта были огромными. Красивыми. В темноте не разглядеть их пронзительную изумрудность, но майор и так знал.
— Катя, лично прошу, — не нужно ничего стрелково-снайперского.
— Вот еще, я ж в приказе расписывалась. Все помню.
— Угу. Ты мне сейчас скажи.
— Да не буду я этих немцев стрелять. Надоели. Разве что румын какой попадется. Или итальянец. Ой, люблю экзотику, спасу нет. Да не смотрите вы на меня так. Я же с этим умником Чоботко буду носиться, а не за пулеметом полеживать. Какая уж там стрельба?
Врала Екатерина Григорьевна Мезина. И начальник знал, что она врет. Разными они были — красивая девушка и тощий майор с дважды перебитыми ногами. Только та война, раз коснувшись, никого от своей ярости не отпускала.
— Да ладно, Сан Саныч, все будет нормально, — смущенно проговорила Катя. — Выдерну я этого Львовича из обороны — и домой. Кстати, если я его по башке слегка задену, это гениальному мозгу не повредит? Он же вроде математик?
— Не знаю, Катя. Честное слово, не знаю. В досье его таланты никак не характеризовались. Шура вроде бы об этом типе стороной слышал. Эй, старлей, ты там не задремал?
— Готово все, — сумрачно отозвался из тени у дома компьютерщик. — Наш Лео Чоботко в Штатах после войны занимался теорией заданных атомарных структур. Один из родоначальников. Сейчас эта фигня нанотехнологиями зовется. Надежда и опора современной науки. Хотя я, может, и путаю насчет родоначальника. Информация закрытая. Давайте стартовать. Напряжение здесь прыгает, — натуральная кенгурятина.